Светлые мысли

РАЗГОВОР МЛАДЕНЦЕВ О МАМЕ

Хотя всё реже, но, пока ещё бывают на пути нашей жизни встречи с людьми, которые транслируют своё неверие в беспредельной чистоты и света Духовный мир. Каждый раз в разговоре с ними ты затихаешь, пытаясь внутри своей души найти слова, которые открыли бы для них неисчерпаемые богатства Веры. В подарок для всех тех, кто ещё только на пути к осознанию бессмертия своей души эта ПРИТЧА О МЛАДЕНЦАХ В УТРОБЕ.
«Два близнеца-эмбриона в утробе матери спорят: есть ли жизнь после родов. Неверующий младенец спрашивает верующего: «Ты веришь в жизнь после родов»?

–Верующий младенец: «Да, конечно. Я уверен, что жизнь после родов существует. Мы здесь для того, чтобы стать достаточно сильными и готовыми к тому, что нас ждет впереди, за гранью нашей жизни здесь».
–Неверующий: «Это глупость ! Никакой жизни после родов быть не может! Ты можешь себе представить, как такая жизнь могла бы выглядеть? »
–Верующий: «Я не знаю точно, но я верю, что там будет интересно и хорошо. Мне кажется, что нас там очень ждут и любят. Я уверен, что после родов мы увидим чудесный мир, что будет больше света, и что мы, может быть, будем сами ходить и есть своим ртом».
–Неверующий: «Своим ртом? »
–Верующий: «Да, я уверен, что это возможно. Все будет просто немного по-другому. Это можно себе представить, но объяснить этого я тебе не могу. Я просто так чувствую. Как жаль, что ты этого не чувствуешь. Мне так радостно от одной только мысли о чудесной жизни после родов».
–Неверующий: «Но ведь оттуда ещё никто никогда не возвращался! Как ты можешь это знать? Тебе надо перестать говорить глупости и смириться с тем, что жизнь просто заканчивается родами. И вообще, жизнь — это одно большое страдание в темноте».
–Верующий: «Нет, это не так! Я точно не знаю, как будет выглядеть наша жизнь после родов, но в любом случае, мы обязательно увидим Маму, и она позаботится о нас».
–Неверующий: «Маму? Ты веришь в Маму? И где же она находится? Как она выглядит? Её кто-нибудь видел? Что есть доказательства?»
–Верующий: «Я не могу тебе объяснить, но я чувствую, она везде вокруг нас, мы в ней пребываем и благодаря ей движемся и живем, без нее мы просто не можем существовать. Она и есть наш сегодняшний мир. Каждым своим движением я предполагаю её присутствие. Она Всеблагая-Всемогущая неведомая благость».
–Неверующий: «Полная ерунда! Никто никогда не видел никакой Мамы, и поэтому очевидно, что ее просто нет. Это всё выдумки фантазёров».
–Верующий: «Знаешь, когда все вокруг затихает, можно услышать и почувствовать, как она гладит наш мир. Какая нежность разливается вокруг! Всё внутри меня начинает ликовать от радости, и любовь ко всему нашему миру растекается тёплым потоком. Я твердо Верю, что наша настоящая Жизнь начнется только после родов. А ты? Ты всё ещё не веришь?».

Почему некоторые люди уже рождаются с ВЕРОЙ, другие приходят к ней на пути своей жизни, а иные так никогда и не достигают её?

МОНОЛОГ ОТЦА

Этот рассказ Ливингстона Ларнеда стал чрезвычайно популярным во всем мире после того, как его опубликовал в своей книге Дейл Карнеги. Он переведён на множество языков, перепечатан сотнями изданий и процитирован тысячами блогеров. Если вы – отец или только собираетесь им стать – обязательно прочитайте! К сожалению, многие из нас могли бы написать похожие истории из нашей жизни с детьми. Главное, чтобы у всех у нас раньше и быстрее наступало прозрение. А осознание своей неправоты и чудовищности манеры обращения с чистейшей детской душой приводило к изменению всей нашей жизни.

“Послушай, сын. Я произношу эти слова в то время, когда ты спишь; твоя маленькая рука подложена под щечку, а вьющиеся белокурые волосы слиплись на влажном лбу. Я один прокрался в твою комнату. Несколько минут назад, когда я сидел в библиотеке и читал газету, на меня нахлынула тяжелая волна раскаяния. Я пришел к твоей кроватке с сознанием своей вины.
Вот о чем я думал, сын: я сорвал на тебе свое плохое настроение. Я выбранил тебя, когда ты одевался, чтобы идти в школу, так как ты только прикоснулся к своему лицу мокрым полотенцем. Я отчитал тебя за то, что ты не почистил ботинки. Я сердито закричал на тебя, когда ты просил что-то из своей одежды на пол.
За завтраком я тоже к тебе придирался. Ты пролил чай. Ты жадно глотал пищу. Ты положил локти на стол. Ты слишком густо намазал хлеб маслом. А затем, когда ты отправился поиграть, а я торопился на поезд, ты обернулся, помахал мне рукой и крикнул: “До свидания, папа! ” — я же нахмурил брови и отвечал: “Распрями плечи! ”
Затем, в конце дня, все началось снова. Идя по дороге домой, я заметил тебя, когда ты на коленях играл в шарики. На твоих чулках были дыры. Я унизил тебя перед твоими товарищами, заставив идти домой впереди меня. Чулки дорого стоят, — и если бы ты должен был покупать их на собственные деньги, то был бы более аккуратным! Вообрази только, сын, что это говорил твой отец!
Помнишь, как ты вошел затем в библиотеку, где я читал, — робко, с болью во взгляде? Когда я мельком взглянул на тебя поверх газеты, раздраженный тем, что мне помешали, ты в нерешительности остановился у двери. “Что тебе нужно? ” — резко спросил я.
Ты ничего не ответил, но порывисто бросился ко мне, обнял за шею и поцеловал. Твои ручки, сжали меня с любовью, которую бог вложил в твое сердце, и которую даже мое пренебрежительное отношение не смогло иссушить. А затем ты ушел, семеня ножками, вверх по лестнице.
Так вот, сын, вскоре после этого газета выскользнула из моих рук, и мною овладел ужасный, тошнотворный страх. Что со мною сделала привычка? Привычка придираться, распекать — такова была моя награда тебе за то что, ты маленький мальчик. Нельзя ведь сказать, что я не любил тебя, все дело в том, что я ожидал слишком много от юности и мерил тебя меркой своих собственных лет.
А в твоем характере так много здорового, прекрасного и искреннего. Твое маленькое сердце столь же велико, как рассвет над далекими холмами. Это проявилось в твоем стихийном порыве, когда ты бросился ко мне, чтобы поцеловать меня перед отходом ко сну. Ничто другое не имеет сегодня значения, сын. Я пришел к твоей кроватке в темноте и, пристыженный, преклонил перед тобой колени!
Это слабое искупление. Я знаю, ты не понял бы этих вещей, если бы я тебе сказал все это, когда ты проснешься. Но завтра я буду настоящим отцом! Я буду дружить с тобой, страдать, когда ты страдаешь, и смеяться, когда ты смеешься. Я прикушу свой язык, когда с него будет готово сорваться раздраженное слово. Я постоянно буду повторять как заклинание: “Он ведь только мальчик, маленький мальчик! ”
Боюсь, что я мысленно видел в тебе взрослого мужчину. Однако сейчас, когда я вижу тебя, сын, устало съежившегося в твоей кроватке, я понимаю, что ты еще ребенок. Еще вчера ты был, на руках у матери и головка твоя лежала на ее плече. Я требовал слишком многого, слишком многого”.

ИСЧЕЗНОВЕНИЕ ДЕТСТВА

Детство, как самоценная часть жизненного пути человека разрушается!!!
Мы хотим представить вам статью из американского журнала подтверждающую эту мысль.

На нескольких следующих страницах я выскажу пугающее предположение. Я обосную, что наша новая медиа-среда – с телевидением в центре – ведёт к быстрому исчезновению детств, что детство, возможно, не доживёт до конца нынешнего века, и что такое положение дел представляет собой социальную катастрофу высшего порядка. Я остановлюсь, когда изложу свои аргументы, поскольку я не знаю решения проблемы. Это не значит, что решения нет; значит только, что предел моего воображения не простирается дальше охватывания сути проблемы.

Детство это социальный артефакт, не биологическая категория. Наши гены не содержат ясных инструкций о том, кто есть ребёнок, а кто нет, и законы выживания не требуют различия между миром взрослого и миром ребёнка. На самом деле, если мы считаем, что слово «ребёнок» означает особый класс людей возрастом где-то между 7 и, скажем, 17 годами, требующих особых форм обращения и защиты, и которые считаются качественно отличными от взрослых – в таком случае есть масса свидетельств в пользу того, что дети существуют менее 400 лет. Более того, если мы используем слово «ребёнок» в том смысле, как его понимает средний североамериканец, то детству немногим более 150 лет. Можно взять такой маленький пример: обычай празднования дня рождения ребёнка не существовал в Америке большую часть XVIII века, и точный отсчёт возраста ребёнка есть сравнительно недавняя культурная традиция, возрастом не более двухсот лет.

Более важный пример: ещё в 1890 году школы Соединённых Штатов посещали только 7% населения возрастом от 14 до 17 лет. Вместе со многими более юными, остальные 93% работали на взрослых работах – некоторые с восхода до заката – во всех наших больших городах.

Но было бы ошибкой принимать социальные факты за социальные идеи. Идея детства – одно из великих изобретений Возрождения, возможно, самое гуманное. Вместе с наукой, национальным государством, религиозной свободой, детство и как социальный принцип, и как психологическое состояние появилось в XVI веке. До этого времени к детям возрастом 6 или 7 лет просто не относились как к фундаментально отличным от взрослых. Язык детей, манера одеваться, игры, труд и законные права были такими же, как и у взрослых.

Признавалось, конечно, что дети меньше взрослых, но этот факт не возводил их в какой-то особый статус; точно, что не существовало никаких особых институций для ухаживания за детьми. До XVI века, например, не существовало книг по уходу за детьми и даже вообще книг о материнской роли женщины. Дети всегда присутствовали на погребальных процессиях, поскольку ни у кого не было причины думать, как их изолировать от смерти. Также никто не хранил изображений ребёнка, вне зависимости от того, дожил ли он до взрослого возраста или умер во младенчестве.

Также до XVII века нет никаких ссылок на существование детской речи или жаргона, после – их предостаточно. Ели вы когда-либо видели изображение ребёнка XIII или XIV вв., то должны были заметить, что они изображены как маленькие взрослые. Кроме роста, они лишены всех деталей, которые мы ассоциируем с детством, и они никогда не изображены отдельно от взрослых. Такие картины являются совершенно точным представлением психологического и социального восприятия детей до XVI в. Вот как историк Дж. Х. Плум выражает это: «Не существовало отдельного мира детства. У детей и взрослых были одни и те же игры, игрушки, сказки. Они жили вместе, и никогда раздельно.

В своей замечательной книге о XIV веке «Далёкое зеркало» Барбара Тачман обобщила это так: «Если дети доживали до 7 лет, начиналась их осознанная жизнь более или менее как маленьких взрослых. Детство на этом уже кончалось.» Довольно сложно сказать почему дела обстояли так. Во-первых, показывает мисс Тачман, большинство детей не выживало; их смертность была чрезвычайно высока, и вплоть до конца XIVв. Дети даже не упоминались в завещаниях – показатель того, что взрослые не предполагали, что дети проживут достаточно долго. Конечно, у взрослых не было такой эмоциональной привязанности к детям, какую мы сегодня считаем нормальной. К тому же к детям относились в основном как к средствам производства. Взрослых больше интересовала их работоспособность, чем характер или интеллект. Но я считаю, что основная причина отсутствия идеи детства находится в коммуникационной среде средневекового мира. Т.е. поскольку большинство людей не умело читать, и им не нужно было уметь читать, ребёнок становился взрослым – абсолютно полноценным взрослым – сразу, как только научился говорить. Поскольку все важные социальные транзакции включают устное общение лицом к лицу, умение нормально говорить и слушать – достигаемое обычно к 7 годам – было границей между младенчеством и взрослой жизнью. Поэтому Католическая церковь указала 7 лет как возраст, в котором личность может определять разницу между правильным и неправильным, возраст разумности. Поэтому детей вешали вместе со взрослыми за воровство и убийство. И поэтому в Средние века не существовало такой вещи как начальное образование, поскольку там, где биология определяет компетенцию общения, нет нужды в таком образовании. Промежуточной стадии между младенцем и взрослым не было, поскольку не было нужды в такой стадии. До середины XV в.

В этот момент произошло экстраординарное событие, которое не только изменило религиозную, экономическую и политическую картины Европы, но и создало нашу современную идею детства. Я, конечно, имею ввиду изобретение печатного пресса. И поскольку через несколько минут некоторые из вас подумают, что я придаю слишком большое значение телевидению, стоит упомянуть, что в 1450 г. ни у кого не было ни малейшего представления о том, насколько мощное влияние печатный пресс окажет на наше общество. Когда Гутенберг объявил, что он может производить книги, как он выразился, «без помощи стило или пера, но посредством удивительного соответствия, пропорции и гармонии пуансонов и матриц», он не понимал, что его изобретение подорвёт авторитет Католической церкви. Однако в результате менее чем через 80 лет Мартин Лютер утверждал, что если Слово Божие есть в каждом доме, то христиане не нуждаются в том, чтобы папство интерпретировало его для них. Так же Гутенберг не подозревал, что его изобретение создаст новый класс людей – а именно детей.

Чтобы осознать, что означало чтение спустя два века после изобретения Гутенберга, рассмотрим случай с двумя людьми – одного звали Уильям, другого – Пол. В 1605 г. они попытались вломиться и ограбить дом в графстве Суссекс. Они были пойманы и осуждены. Вот что дословно сказано в приговоре, назначенном заседающим магистратом: «Приговорённый Уильям не читает, да будет повешен. Приговорённый Пол читает, да будет обрублен.» Наказание Пола не было милосердным, оно означало, что ему отрубят большие пальцы на руках. Но, в отличие от Уильяма, он выжил, поскольку подпадал под т.н. «духовное преимущество», что означало, что он может справиться с заданием прочитать одно предложение из английской версии Библии. И одна эта способность, согласно английским законам в XVII в., была достаточным основанием для спасения его от виселицы. Думаю, читатель согласится со мной, если я скажу, что из всех предложений как мотивировать людей обучаться чтению, ничто не сравнится с методом Англии XVII в. Между прочим, из 203 человек, совершивших преступления, наказуемые повешением, в Норвиче в 1644 г., около половины подпало под «духовное преимущество», что предполагает, что Англия, как минимум, произвела самых грамотных уголовников в мире.

Но конечно, это было не единственное. Как я предположил, детство было отростком грамотности. И это произошло поскольку менее чем через 100 лет после изобретения печатного пресса европейская культура стала читающей культурой, т.е. понятие взрослости было переопределено. Человек не мог стать взрослым, если не умел читать. Чтобы жить с Богом, человеку, очевидно требовалось читать Библию. Чтобы знать литературу, требовалось читать повести и личные эссе – формы литературы, полностью созданные печатным прессом. Наши самые ранние писатели – например, Ричардсон и Дефо сами были издателями, сэр Томас Мор очень близко работал с издателем, чтобы создать то, что можно назвать нашей первой научно-фантастической повестью – его «Утопию». Конечно, чтобы изучать науки, нужно было уметь читать, но к началу XVII в. можно было читать научные тексты на родном языке. «Продвижение знания» сэра Френсиса Бэкона, изданное в 1605 г., было первым научным трактатом, который англичанин мог прочитать на английском. Одновременно европейцы снова открыли то, что Платон знал об обучении чтению – что его лучше проводить в раннем возрасте. Поскольку чтение это кроме прочего бессознательный рефлекс, а также акт распознавания, привычка чтения должна формироваться в такой период, когда мозг всё ещё участвует в освоении устной речи. Взрослый, который учится читать после того, как его устный словарный запас сформирован, редко (если вообще когда-либо) может читать бегло.

В XVI в. это стало означать, что молодых нужно отделять от прочих для обучения чтению, т.е. для обучения тому, как быть взрослыми. До печатного пресса дети становились взрослыми, учась говорить, на что все люди запрограммированы биологически. После печатного пресса, детям пришлось зарабатывать взрослость, изучая грамоту, на что люди не запрограммированы биологически. Это означало необходимость создания школ. В средние века не существовало такой вещи, как начальное образование. Например во всей Англии в 1480 г. было 34 школы. К 1660 г. их было более 450 – по одной на каждые 12 кв. миль. С основанием школ, молодые неизбежно стали восприниматься как особый класс людей, чьи разум и характер качественно отличаются от взрослых. Поскольку школа разрабатывалась как подготовка грамотных взрослых, молодых стали воспринимать не как маленьких взрослых, а как нечто совершенно отличное – как несформировавшихся взрослых. Школьное обучение стало идентифицироваться с особой природой детства. Детство, в свою очередь, стало определяться посещением школы, и слово «ученик» стало синонимом слова «ребёнок».

Короче говоря, мы начали рассматривать развитие человека как последовательность стадий, где детство есть мост между младенцем и взрослым. За последние 350 лет мы разрабатывали и улучшали нашу концепцию детства, разрабатывали и улучшали наши институты по уходу за детьми, и мы возвели детей в преимущественный статус, отражённый в особых представлениях о том, как они должны думать, говорить, одеваться, играть и учиться.

Я считаю, что всё это теперь подходит к концу, по крайней мере, в Соединённых Штатах. И это происходит, поскольку наша коммуникационная среда снова подвергается радикальному изменению, на этот раз – электронными медиа, особенно телевидением. Телевидение обладает трансформирующей силой, по крайней мере, не меньшей, чем у печатного пресса, а возможно, подобной силе самого алфавита. И я убеждён, что с помощью других медиа, таких как радио, кино и звукозапись, телевидение имеет власть привести нас к концу детства.

Вот как происходит трансформация. Для начала – телевидение изначально нелингвистично, оно представляет информацию в основном в виде визуальных образов. Хотя человеческая речь слышна на телевидении, и иногда подразумевает важность, люди большей частью смотрят телевизор. А смотрят они быстро сменяющиеся визуальные образы – до 1200 сцен в час. Средняя длина сцены – 3,5 секунды, в рекламе – 2,5 секунды. Это требует очень небольшого аналитического декодирования. В Америке просмотр телевидения – это почти чистое распознавание паттернов. Я говорю, что символическая форма телевидения не требует никакого специального инструктирования или обучения. В Америке просмотр телевидения начинается примерно в 1,5 года, и к 3 годам дети начинают понимать и реагировать на телеобразы. У них есть любимые герои, они напевают мелодии и они просят продукты, которые видят в рекламе. Для просмотра телевидения не требуется никакой подготовки, не требуется аналога букваря. Просмотр телевидения не требует никаких навыков и не вырабатывает никаких навыков. Именно поэтому нет такой вещи, как дополнительные занятия телевидением. И поэтому вы не смотрите телевидение сегодня лучше, чем 5 или 10 лет назад. И поэтому в реальности нет такой вещи как детские телепрограммы.

Всё для всех. Что касается символической формы, «Династия» также сложна или проста как «Улица Сезам». В отличие от книг, которые сильно различаются по синтаксической и лексической сложности, и которые можно выстроить относительно способностей читателя, телевидение представляет информацию в индифферентной к доступности форме. И поэтому взрослые и дети стремятся смотреть одни и те же программы. На тот случай если кто-то думает, что взрослые и дети смотрят телевидение по крайней мере в разное время, я могу добавить, что согласно книге Фрэнка Манкиевинца о телевидении «Пульт дистанционного управления», примерно 2 миллиона американских детей смотрят ТВ каждый день круглый год между 23:30 и 02:00.

Я говорю, что телевидение стирает границу между детством и взрослой жизнью двумя способами: оно не требует обучения для понимания его формы, и оно не разделяет аудиторию. Поэтому оно передаёт одну и ту же информацию всем, одновременно, независимо от возраста, пола, уровня образования или условий труда.

Можно сказать, что главное отличие между взрослым и ребёнком в том, что взрослый знает о некоторых аспектах жизни – её тайнах, противоречиях, жестокости, трагедиях – про которые считается, что детям их лучше не знать. Пока дети продвигаются в направлении взрослого мира, мы постепенно открываем им эти тайны такими способами, к которым они по нашему мнению готовы. Поэтому существует такая вещь как детская литература. Но телевидение делает такое положение дел совершенно невозможным. Поскольку телевидение работает практически круглые сутки, оно требует постоянной новизны и интересной информации для удержания аудитории. Это означает, что все взрослые секреты – социальные, сексуальные, физические и прочие – открываются. Телевидение заставляет всю культуру выйти из чулана, отменяет все табу. Инцест, развод, промискуитет, коррупция, прелюбодеяние, садизм – всё это теперь просто темы для того или иного телешоу. И конечно, попутно все они теряют свои роли исключительно взрослых секретов.

Несколько лет назад, смотря программу «Шоу Видала Сассуна» (сейчас милосердно убранную), я наткнулся на квинтессенциальный пример того, о чём говорю. Видал Сассун – известный парикмахер; его шоу это смесь советов по наведению красоты, диетам, слежению за здоровьем и популярной психологии. В конце одного сегмента шоу заиграла музыка, и Сассун успел сказать следующее: «Оставайтесь с нами. Мы вернёмся с новой потрясающей диетой, а затем – коротко остановимся на инцесте.»

Телевидение безжалостно в выставлении напоказ и упрощении всего личного и постыдного. Предметы обсуждения для исповедальной кабинки и приёмной психиатра теперь доступны публике. На самом деле достаточно скоро мы и наши дети получим возможность увидеть первые эксперименты коммерческого телевидения с обнаженной натурой, которая возможно никого не шокирует, поскольку рекламные ролики уже много лет представляют нам форму лёгкой порнографии, как например в рекламе дизайнерских джинсов. А что касается рекламных роликов – за первые 20 лет жизни молодой американец видит их 1 миллион раз – они тоже делают свой вклад в открывание секретов, которые когда-то были территорией взрослых, всё от вагинальных спреев до страхования жизни и причин супружеских конфликтов. И не следует опускать теленовости, эти странные развлечения, которые каждый день снабжают молодёжь яркими образами ошибок и даже сумасшествия взрослых.

Как следствие, невинность детства удержать невозможно, поэтому дети пропали с телевидения. Вы обратили внимание, что все дети в телешоу показаны как маленькие взрослые, в стиле картин XIII-XIV вв.? Посмотрите любую мыльную оперу, семейное шоу или ситуативную комедию, и, я думаю, вы увидите детей, чьи язык, одежда, сексуальность и интересы не отличаются от взрослых в тех же телешоу.

И в то же время, хотя телевидение начинает стирать традиционную концепцию детства, будет ошибкой считать, что оно ввергает нас во взрослый мир. Скорее оно использует материал взрослого мира как основу для проектирования совершенно нового типа личности. Мы можем назвать эту личность взрослым ребёнком. По причинам, которые частично относятся к способности телевидения достигать всех, частично к доступности его символической формы и частично из-за его коммерческой основы, телевидение поощряет многие привычки, которые мы ассоциируем с детством – например, одержимое желание немедленного удовлетворения, недостаточный учёт последствий, почти безразборная одержимость потреблением. Телевидение, кажется, предпочитает население, состоящее из 3 возрастных групп: с одной стороны младенчество, с другой – старость, а между ними – группа неопределённого возраста, где всем между 20 и 30 годами, и они остаются в таком состоянии пока не наступает пенсия.

В этой связи я вспоминаю телерекламу лосьона для рук. Или возможно это было косметическое мыло. Там нам показывают мать и дочь, и затем просят угадать кто из них кто. Я нахожу это приоткрывающим социологическим свидетельством, поскольку оно говорит нам, что в нашей культуре считается желанным, чтобы мать не выглядела старше дочери, или чтобы дочь не выглядела младше матери. Говорит ли это о том, что детство ушло, или что взрослый мир ушёл – речь идёт об одном и том же явлении, поскольку если нет чёткой концепции, что означает быть взрослым, не может быть чёткой концепции, что означает быть ребёнком.

Как бы вы ни хотели описать происходящую трансформацию, ясно что поведение, привычки, желания и даже внешний вид взрослых и детей становятся неотличимыми. Сейчас почти нет разницы между преступлениями взрослых и детей, и во многих штатах наказания становятся одинаковыми. На заметку: между 1950 и 1985 гг. рост того, что ФБР называет «серьёзными преступлениями» в возрастной группе до 15 лет превысил 11000%! Также очень мало отличается одежда. Индустрия детской одежды практически пережила революцию за последние 15 лет, так что теперь больше не существует того, что мы когда-то однозначно воспринимали как детскую одежду. 11-летние носят тройки на вечеринки в честь дня рождения, 61-летние носят джинсы на вечеринки в честь дня рождения. 12-летние девочки ходят на шпильках, 52-летние мужчины носят кроссовки. На улицах Нью-Йорка и Чикаго можно увидеть взрослых женщин в маленьких белых носках и имитациях Мэри Джейнс и, опять же, мини-юбках, этих самых очевидных и смущающих примерах взрослых, имитирующих детскую одежду. Другой случай: детские игры, когда-то столь впечатляющие и разнообразные и столь категорически неподходящие для взрослых, быстро исчезают. Малая бейсбольная лига и футбольная Пиви, например, не только под надзором взрослых, но и повторяют организацию и эмоциональный стиль больших спортивных лиг. Фаст-фуд, когда-то подходивший только для безупречных дёсен и железных желудков молодёжи, сейчас обычное дело для взрослых. Уже забыто, что взрослые, предполагается, должны иметь более тонкий вкус к еде, чем дети; реклама Макдоналдс и Бюргер Кинг показывает, что это различие более неважно. Язык детей и взрослых также трансформировался, так что, например, идея, что существуют слова, которые взрослые не должны произносить в присутствии детей, сейчас кажется просто нелепой. С таким беспощадным раскрывателем секретов как телевидение, секреты языка трудно хранить, и для меня вполне вообразимо, что в ближайшем будущем мы вернёмся к ситуации XIII-XIV вв., когда никакие слова не считались неподходящими для детских ушей.

Конечно, с помощью современных контрацептивов, сексуальные аппетиты и взрослых и детей можно удовлетворить без серьёзного ограничения и глубокого понимания их значения. Здесь телевидение сыграло огромную роль, поскольку оно не только держит всё население в состоянии высокого сексуального возбуждения, но заостряет внимание на эгалитаризме сексуального удовлетворения: секс трансформирован в продукт, доступный всем – скажем, как ополаскиватель рта или дезодорант для подмышек. Мне осталось упомянуть растущее движение за то, чтобы дать полные законные права детям, более или менее как у взрослых. Упор этого движения – которое, например, противопоставляется насильному обучению – во мнении, что то, что считалось привилегированным статусом детей, на самом деле притеснение, которое только удерживает их от полноправного участия в обществе.

Короче говоря, наша культура предлагает меньше причин и возможностей для детства. Я не настолько узко мыслю, чтобы думать, что одно только телевидение ответственно за эту трансформацию. Другие факторы – упадок семьи, утрата чувства корней – 40 миллионов американцев меняют место жительства каждый год – и умаление (посредством технологии) значимости работы взрослых. Но я считаю, что телевидение создаёт коммуникационный контекст, который продвигает идею, что детство не является ни желанным, ни необходимым; на самом деле, что нам не нужны дети.

Говоря о конце детства, я, конечно, не говорил о физическом исчезновении детей. Но на самом деле, это тоже происходит. Рождаемость в Северной Америке падает – уже целое десятилетие – поэтому по всей стране закрываются школы. Это подводит меня к последней характеристике телевидения, которую нужно упомянуть. Идея детей подразумевает видение будущего. Они живые послания, которые мы отправляем во время, которого не увидим. Но телевидение не может передать чувство будущего или, если это имеет значение, прошлого. Это носитель, сконцентрированный на настоящем, носитель со скоростью света. Всё, что мы видим на телевидении, ощущается как происходящее сейчас. Грамматика телевидения не имеет аналогов прошлого и будущего времени в языке. Она непропорционально усиливает настоящее и трансформирует детское желание немедленного удовлетворения в стиль жизни. Мы приходим к тому, что Кристофер Лаш называет «культурой нарциссизма» – без будущего, без детей, все зависли где-то между 20 и 30 годами.

Как я сказал в начале, я считаю то, что описал, катастрофой – частично потому, что я ценю шарм, необычность, податливость и невинность детства, частично потому, что считаю, что людям нужно побыть детьми, прежде чем они станут взрослыми. Иначе они остаются телевизионными взрослыми детьми на всю жизнь, без чувства принадлежности, неспособными к длительным отношениям, без уважения к пределам и без чувства будущего. Но главное, я считаю, это катастрофа, поскольку по мере того как телевизионная культура стирает грань между ребёнком и взрослым, стирает социальные секреты, подрывает концепции будущего и ценности ограничений и дисциплины, мы, кажется, собираемся двигаться назад к средневековому восприятию, от которого нас освободила грамотность.

Но я не хочу заканчивать на такой отчаянной ноте. Вместо этого позвольте мне предложить перспективу, которая может слегка успокоить. В V в. до н.э. Афины были на грани трансформации из устной культуры в письменную. Но великий афинский учитель Сократ боялся письменности и высмеивал её. Как мы знаем, Сократ не писал книг, и если бы не Платон и Ксенофон (которые писали), мы бы практически ничего не знали о нём. В одном из своих самых длинных диалогов под названием «Фаэдрус» Сократ утверждает, что устная речь лучше всего подходит для выражения серьёзных идей, красивой поэзии и настоящей добродетели. И он доказывает, что письменность подорвёт способность запоминания, диалектический процесс и концепцию приватности. Во всех этих пророчествах он оказался прав. Но он не увидел того, что увидел его ученик Платон – а именно, что письменность породит новые потрясающие способы использования интеллекта. Итак, Сократ был прав, но его видение было ограничено. Без малейшего намерения сделать необоснованное сравнение, позвольте мне закончить следующим: несмотря на то, что я считаю описанную картину достоверной, я искренне надеюсь, что моё видение ограничено, как и видение Сократа, и что телевизионный век может обернуться благословением. Но я сомневаюсь в этом.

Память детства в помощь взрослым

Статья, которую вы будете читать ниже взята из интернета. К сожалению, автор этой статьи неизвестен,
но Детское Посольство полностью согласно со всеми его мыслями и поэтому рекомендует его прочитать всем,
в ком жива память о детстве.

Дети торопятся вырасти, а взрослые потом всю жизнь испытывают ностальгию по детству. Это не просто желание снова превратиться в детей, открутить время вспять. Вся мука тоски по детству заключается в том, что безумно хочется, не потеряв взрослости, снова обрести окружающий мир таким, каким он виделся, чувствовался, был для нас в детстве. Эта тяга не порочна, она спасительна. Ибо если не сделаемся как дети, не сможем войти в Царствие Небесное. Память детства напоминает нам, какими мы должны быть.

Чем помнится детство ? Мир большой, яркий, светлый. День длится долго, многое случается и всё интересно. Следующий день будет новым, отличным от предыдущего. Время вливает в нас силу: мы научаемся, мы можем всё больше и больше. Кажется, что скоро мы сможем исполнить любое своё желание. Мир податлив и благорасположен к нам. Нас любят и охотно прощают. У нас есть друзья, с которыми нас объединяют школа и двор, а это уже полмира. Мы верим людям и верим в себя. В детстве это просто – мы сами просты и не запачканы грязью.

Но мы взрослеем, и краски блекнут. Самостоятельность, к которой мы так стремились, взваливает на наши плечи бремя забот. День сокращается. Уже не успеваешь переделать дела. Нужное и интересное расходятся. При этом интересное тает и съеживается на глазах. Нового не хватает, оно уже не той глубины, как в детстве, не так захватывает дух. Дни становятся похожими один на другой. Рождается скука, а из осознания скуки возникает тоска. Мы сложны, нам сложно понять друг друга, еще сложнее понять другого. Нас разделяет и то, и это, и очень сложно найти то, что может объединить. Мы не верим друг другу и всё время находим то, что укрепляет это неверие. Мы не доверяем себе, и поделом: наши слабости взяли над нами силу. С каждым годом нам всё сложнее взять над собою верх, выйти за рамки привычек, сделать поступок, свершить подвиг. Мир, который мы создали вокруг себя зол и упруг, – на каждое усилие он отвечает новым ударом. Даже если сначала держишь удар, со временем опускаются руки. Кажется, что ничего светлого в жизни уже не будет, разве местами и, в основном, в пустяках.

Безрадостное существование взрослого (удел “тянуть лямку”) противопоставляется нашим сознанием беззаботности детства. Мы чувствуем себя больными и не верим в искусство врача. Это не исключительное, а рядовое, обыденное состояние. Это состояние большинства.

Оно закономерно.Также закономерно и ощущение ненормальности, повреждённости нашего бытия. То, под прессингом чего изнемогает наша душа, есть грех. И этот грех – не совокупность наших неправедных дел, в которых можно покаяться и тем облегчить душу. Это – тяжесть нарушения гармонии нашей внутренней конституции, тяжесть жизни не в Боге. Нет человека, кто жив будет и не согрешит. “Грешу, как дышу” – грех проникает во все поры нашей жизни, сказывается в мелочах, сковывает силой привычки

Таково состояние человека после грехопадения. А душе необходимо быть святой, без благодати она погибает от голода, как тело без пищи. Духовный голод безблагодатной жизни томит нас. Нам плохо, но это уже хорошо. “Блаженны алчущие и жаждущие правды, яко насытятся”. “Блаженны плачущие, яко утешатся”. То, что нам плохо, то, что мы страждем духовно, есть малое, но истинное искупление наших грехов. Не страдавшие на земле будут страдать за смертью. Но главное: боль души принуждает искать спасения. Чем сильнее мы осознаём расстроенность нашего бытия, тем больше это нас побуждает искать возможности воссоздать его первозданную цельность. Зная, что и свет в нас тьма, и взывая к настоящему Свету, мы свидетельствуем, что возлюбили свет более чем тьму, а потому мы – не дети тьмы, а Сыны Света.

Состояние детства – нахождение вне мира греха – вернуть, конечно, нельзя. Изменения, которые порождает в нас грех, необратимы, и даже если благодать Божия изгладит наши грехи, останется искус греха, память нашего существа о совершенном – некоторое искажение первоначального светлого плана. И все же, не имея возможности полностью переселиться в цветное бытие (это означало бы, оставаясь на земле, духом жить в Царствии Небесном, а кто скажет о себе, что ему такое под силу ?), мы можем всё больше и больше цвета класть на серое полотно нашей обыденной жизни.

Пользуясь памятью детства, можно действовать прямо по пунктам.

1) Памятна свежесть эмоций, переживаемых в детстве. Это трепетное чувство можно вернуть. Главное – не ошибиться с объектом. Детская душа, познавая мир, радостно трепетала от всех его граней. Взрослый человек уже богат знанием. Он знает о тайне смерти, что всё преходяще. Он знает о тайне повторения, что ничего нет нового под солнцем. Ни новые вещи, ни новая информация не могут по-настоящему потрясти душу взрослого. Всё, что привносит в мир человек, исчерпаемо и неглубоко. Но велика глубина творения Божьего. Природа удивительна и неповторима в каждый момент бытия. Если полюбить быть с ней, а не воспринимать её просто как внешнюю среду, то можно вернуть себе один из источников радости восприятия.

Другой источник, более близкий нам, – люди. Надо коллекционировать хороших людей. Стяжавший свет щедро светит другим. Как коллекционер находится в постоянном поиске недостающих звеньев своей коллекции, так и мы можем тратить своё время на поиски людей, исполненных света. Чем больше мы уделим им своей жизни, тем она станет светлей. Есть люди, быть рядом с которыми радостно, и лишать себя радости общения с ними – это плохой аскетизм.

2) Детство чище, детские грехи легче. Почему ? Нет навыков греха, но не только. Жизнь проще, меньше ситуаций, когда надо грешить.

Ребенок живет здесь и сейчас. Взрослый живет будущим. Ребенок может мечтать о том, что будет, когда он вырастет. Но свое время он тратит на настоящее. Школа, конечно, призвана помочь ему в будущей жизни, но ведь и учителя не скажут, в чем конкретно будет заключена эта помощь. Если же в ребенка вбить сознание, что он учится только потому, что это знание ему нужно будет потом, он потеряет интерес к учебе и будет учиться плохо.

А ведь как раз у ребенка и есть будущее, у взрослого-то по правде его нет. Однако мы, взрослые, мотивы наших поступков выводим, как правило, именно из того, чего еще нет. Мы строим планы, а потом тратим силы, чтоб следовать им. Нам нужно сделать многое, половину этих дел мы сами взвалили себе на плечи, сами зажали себя сроками, и теперь изнемогаем от сознания того, что планы наши трещат, сроки не выполняются. Кажется, что мы ничего не успеем, и у нас опускаются руки. Сколько забот!

Между тем, незачем заботиться о завтрашнем дне, для каждого дня хватает своей заботы. Человек предполагает, а Бог располагает. Цели, которые мы ставим себе в этой жизни, – не абсолютны. Абсолютная цель лежит вне жизни, это спасение. Все, что не ведет прямо к конечной цели, может быть отброшено без ущерба для смысла жизни. Избавиться от житейских дел нельзя, но можно изгнать их из сознания. Руки делают, ум обдумывает, как это сделать лучше, но душа может и не участвовать в этом процессе.

Стоит только перестать загружать душу суетой дня, как она почувствует себя свободной. Она станет более доступной самоанализу. Её освобожденные силы можно будет посвятить другому – восприятию природы, творчеству, молитве. Избавившись от необходимости размениваться по пустякам, душа станет чище.

3) Детство исполнено доверия к миру, но мы, к сожалению, теряя веру, а значит и уверенность, перестаём доверять миру. Кризис авторитетов – стандартная характеристика переходного возраста, но часто он затягивается на всю жизнь. Ребенок верит друзьям, еще больше он верит родителям, да и не только им – каждому взрослому. Потом оказывается, что взрослые могут лгать, даже родители. Более того: даже если они будут честны, их знание несовершенно – они многого не знают, они даже могут ошибаться. Они могут настаивать на своих ошибках.

Вернуть себе авторитеты среди людей можно, только признав за ними право на ошибку. Авторитет – не источник абсолютного знания, он только транслятор – в меру своей компетентности. Источник абсолютного знания – Бог. Нужно осознать свою меру доверия к Богу. Как правило, у взрослых она очень низка. Мы понимаем, что Бог всемогущ и всеведущ, но это догматическое знание остаётся безжизненным. Мы знаем, что Бог ведет каждого человека, предлагая ему пути к спасению, но и это остается схемой ума, а не фактором жизни.

Между тем, мы открыты перед Богом более, чем ребенок перед взрослым. Наши дети еще могут от нас что-то утаить, но что спрячешь от Бога? В каждое мгновение любой из нас предстоит перед Ним. Господь нас наказывает, но милует: наша жизнь еще длится и, значит, у нас еще есть возможность спастись. Господь добр, он любит нас: все, чтобы с нами не происходило, если мы покорны Его воле, происходит для нашей же пользы, – если под пользой понимать пользу вечной души, а не временного бытия на земле.

Довериться Ему значит признать Его волю. Добрую волю. Признать, что происходящее с нами – акт Божией заботы, проявление Божией любви. И тогда вернется ощущение детства. Душа получит опору – рядом с ней, неопытной и слабой, всегда будет мудрый и терпеливый, любящий Взрослый, устраивающий путь к светлой и чистой жизни в большом и прекрасном мире, который обещан всем нам.

Доверяя Богу, уже можно довериться людям. Каждая наша встреча не случайна, каждый человек, пересекшийся с нами, может нас чему-нибудь научить. Всю жизнь приходится учиться умению учиться у встречных. Нам проще, чем первым христианам, у нас есть Символ Веры. У нас есть выверенное ощущение православной традиции: что должно в себя впустить, а что нет. Никто из людей не ответит на наши вопросы так полно и глубоко, как нам бы того хотелось, но Бог ответит нам через людей. Пройдет время, и ответы сложатся, как мозаика, из кусочков бесед и встреч единственно верным образом, если нам действительно это важно.

4) Детство богато возможностями. Ребенок, играя, может перебирать профессии как одежки, и всякая может оказаться к лицу. Он может придумать себе жизнь в любой части света, и кто скажет, что он там не будет?

Будущее ребенка не выводимо из настоящего. Будущее взрослого довольно легко предсказать. Возможности исчерпываются. В этом можно видеть трагедию. И трагедия действительно может иметь место, если сокращение возможностей исчерпывается старением (оскудением духовных, душевных и физических сил).

Однако это исключительный случай. Возможности – это питательная среда не совершенного еще, потенциального действия. Когда действие совершилось, часть былых возможностей утрачивается. Человек может спуститься с горы по любому склону, но если он действительно пускается в путь, его ожидает лишь один склон. Возможность пройти по всем склонам означает или первоначальное состояние бездействия, или постоянное возвращение на вершину горы. Всегда можно начать заново, но если часто возвращаться к началу пути, никуда не придешь.

Утрата возможностей есть свидетельство о состоявшейся жизни. Мы много не можем, потому что мы кое-что уже смогли. Может быть, мы смогли не то и не так, но мы потеряли также массу возможностей наделать еще более страшных ошибок. Этот утраченный отрицательный багаж – наше самое ценное приобретение. Множество изначальных возможностей скрывает тысячи ложных целей. Утрачивая возможности, мы упорядочиваем свое целеполагание. В конце концов, у нас остаются только главные цели.

Это не утрата, а собирание себя. Какие цели – таков человек. Уйдя из детства, мы, так или иначе, сделали себя, и этот продукт – основной результат нашей жизни. Именно по этому результату нас будут судить: важно, что мы представляем внутри себя, – это останется, а внешнее изгладится смертью.

5) Детство объемно. Биологические часы ребенка идут быстро, внутренние процессы опережают внешние. В единицу времени ребенок по внутреннему ощущению успевает больше, чем взрослый.

Можно ли вернуть себе это долгое время ?

Внешний путь – рационализировать времяпользование, сократить состояние “между делом и отдыхом”, – основную щель, через которую утекает наше время. Более строго отнестись ко сну.

Однако все это – полумеры: самодисциплина даст нам пару часов, которых нам сейчас так не хватает, но стоит войти в новый ритм, – и мы опять будем испытывать дефицит времени и чувствовать себя загнанными уже при новом режиме.

Вернуть себе время по-настоящему можно, лишь изменив соотношение между внутренним и внешним. Это означает перенести центр тяжести внутрь себя, сосредоточиться на самонаблюдении, стараться поддерживать мысль и молитву, как только в них возникает нужда.

Здесь поистине месторождение времени. Быстрый сон занимает 10-15 объективных минут, а перед нашими глазами может промелькнуть чуть ли не целая жизнь. Если бы и интенсивность бодрствования была такой…

Но мы просыпаемся, и наш дух замирает в бездействии, – редко когда ему приходится двигаться в течение дня.

6) Детство – время любви. Счастливым оно воспринимается ребенком в той мере, в которой он чувствует искреннюю любовь взрослых. Ребенка любят не потому, что он что-то представляет из себя. Свет молодой жизни, незамутненность Божьего образа привлекает к нему наши сердца, если они еще не закоснели во зле.

Со временем навык греха искажает образ Божий во вчерашнем ребенке. Взрослея, мы в какой-то миг понимаем, что утратили эту способность – вызывать в людях любовь просто тем, что мы есть. Однако потребность в любви остается. И часть нашей жизни уходит в бесплотных попытках добиться чужой любви. Мы убеждаем других, что нас можно и нужно любить. Мы пытаемся изменить себя, чтобы подстроиться под тех, чьей любви мы алчем (и не всегда это перестройка в лучшую сторону).

Есть другой путь. Его проще декларировать, чем следовать по нему, но зато каждый шаг здесь реален. Если я хочу вернуться в атмосферу любви, я должен научиться любить сам, ибо это действительно зависит от моей воли.

Спасибо!

Зачем мы ТАК живем: без свободы, любви и счастья?

Парадоксом нашего времени является то, что мы имеем высокие строения, но низкую терпимость, широкие магистрали, но узкие взгляды.
Тратим больше, но имеем меньше, покупаем больше, но радуемся меньше.
Имеем большие дома, но меньшие семьи, лучшие удобства, но меньше времени.
Имеем лучшее образование, но меньше разума, лучшие знания, но хуже оцениваем ситуацию, имеем больше экспертов, но и больше проблем, лучшую медицину, но хуже здоровье.

Пьем слишком много, курим слишком много, тратим слишком безответственно, смеемся слишком мало, ездим слишком быстро, гневаемся слишком легко, спать ложимся слишком поздно, просыпаемся слишком усталыми, читаем слишком мало, слишком много смотрим телевидение и слишком редко вспоминаем о боге.

Увеличили свои притязания, но сократили ценности.
Говорим слишком много, любим слишком редко и ненавидим слишком часто.
Знаем, как выжить, но не знаем, как жить.
Добавляем года к человеческой жизни, но не добавляем жизни к годам.

Достигли Луны и вернулись, но с трудом переходим улицу и знакомимся с новым соседом.
Покоряем космические пространства, но не душевные.
Делаем большие, но не лучшие дела.
Очищаем воздух, но загрязняем душу.
Подчинили себе атом, но не свои предрассудки.
Пишем больше, но узнаем меньше.
Планируем больше, но добиваемся меньшего.
Научились спешить, но не ждать.
Создаем новые компьютеры, которые хранят больше информации и извергают потоки копий, чем раньше, но общаемся все меньше.

Это время быстрого питания и плохого пищеварения, больших людей и мелких душ, быстрой прибыли и трудных взаимоотношений,
Время роста семейных доходов и роста числа разводов, красивых домов и разрушенных домашних очагов.
Время коротких расстояний, одноразовых подгузников, разовой морали, связей на одну ночь; лишнего веса и таблеток, которые делают все: возбуждают нас, успокаивают нас, убивают нас…

Время заполненных витрин и пустых складов.
Время, когда технологии позволяют этому письму попасть к вам, в то же время позволяют вам поделиться им или просто нажать «Delete»

Запомните, уделяйте больше времени тем, кого любите, потому что они с вами не навсегда.

Запомните, скажите добрые слова тем, кто смотрит на вас снизу вверх с восхищением, потому что это маленькое существо скоро вырастет и его уже не будет рядом с вами.

Запомните и горячо прижмите близкого человека к себе, потому что это единственное сокровище, которое можете отдать от сердца, и оно не стоит ни копейки.

Запомните и говорите «люблю тебя» своим любимым, но сначала действительно почувствуйте это.

Поцелуй и объятия могут поправить любую неприятность, когда идут от сердца.

Запомните и держитесь за руки и цените моменты, когда вы вместе, потому что однажды этого человека не будет рядом с вами.

Найдите время для любви, найдите время для общения и найдите время для возможности поделиться всем, что имеете сказать.

Потому что жизнь измеряется не числом вдохов-выдохов, а моментами, когда захватывает дух!